Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Здравствуйте. Это программа «Разбор полета», программа про людей, которые принимают решения, о том, как эти решения они принимают. Татьяна Фельгенгауэр и Ирина Воробьева ведут эту программу.
И. ВОРОБЬЕВА: Здравствуйте. Мы поздравляем всех с наступившими праздниками и представляем нашего сегодняшнего гостя. Это отец Андрей Кураев, протодьякон, профессор Московской Духовной академии. Здравствуйте.
А. КУРАЕВ: Добрый вечер.
И. ВОРОБЬЕВА: У нас есть традиционный первый вопрос, которым мы начинаем эту программу. Какое самое сложное, самое тяжелое решение вы принимали в своей жизни, чтобы это решение касалось не только вашей личной жизни, но и затрагивало интересы или жизни других людей?
А. КУРАЕВ: Я думаю, что я принял только одно по-настоящему важное решение в моей жизни, оно было сугубо личным – это решение о крещении, это еще в 1982 году было. Оно, действительно, было трудное. И даже мой отец, который содержательно не был согласен тогда с этим моим решением, и то потом, когда первые внутрисемейные скандалы улеглись, сказал: «Я рад, что ты все-таки определился, а то мы уже опасались за тебя».
И. ВОРОБЬЕВА: Чего опасались?
А. КУРАЕВ: Подросткового суицида из за неудачи в поиске смысла… А всё остальное… Я, наверное, попал немножко не по адресу, потому что, как это ни странно, я не могу вспомнить других решений в своей жизни. Всё остальное или получалось само собой, или мне было легче что-то сделать, чем не сделать. Легче не в смысле внешнего контекста, а внутренне.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Принимая любое решение, вы исходите из какой логики? Что мне проще или правильнее?.. Вот это ощущение внутри, о чем оно говорит?
А. КУРАЕВ: Ощущение внутри, оно очень важно.
( Read more... )А. КУРАЕВ: Не без этого. Благодаря этому такая установка у меня есть до сих пор – я терпеть не могу пропагандизма. И в мире православия я четко для себя различаю, где проповедь, а где пропагандизм, где православие, а где православизм. Мне не важно, кто какого цвета лапшу пробует вешать мне на ушные раковины.
И. ВОРОБЬЕВА: Важную вещь вы сказали, что вы чувствуете разницу между пропагандой и проповедью. Если честно, я не всегда ее чувствую.
А. КУРАЕВ: Это очень просто. Проповедь – это когда я делюсь с вами своим, пропаганда – когда я навязываю вам штампы, в которые я сам-то не очень верю.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Как я могу понять? Я смотрю телевизор и по выходным там есть программа «Слово пастыря». Что это – пропаганда или проповедь? Как я могу понять в этом сиянии и золоте что это?
А. КУРАЕВ: Я думаю, что это все-таки проповедь. Проповедь, она касается основ веры. Пропаганда – это определенная картинка или истории, или современности, когда надо создать или образ врага, или же, напротив, лубочно-сияющий образ своей собственной партии. Там уже явно пропагандизм. Если идет речь в стиле «от съезда к съезду или от патриарха к патриарху мы жили всё духовитее и духовитее, всё лучше и лучше, и мы никогда ни за что» и так далее. Скажем, тезис о том, что Россия никогда не вела агрессивных войн, это пропагандизм, тезис о том, что в России никогда не было религиозных конфликтов, это пропагандизм, тезис о том, что православные никогда в истории никогда не обижали, это тоже пропагандизм. Т.е. там, где начинают сверкать эти тотальные кванторы всеобщности – «все, всегда, никто, никогда», – такого рода радиоприемник стоит перенастраивать, переходить на другую волну.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А к вам студенты часто подходят с такими вопросами, чтобы вы помогли им разобраться?
А. КУРАЕВ: Нет, не часто. Я с ними в этом смысле скорее держу дистанцию. Я им говорю, когда я в МГУ: «Ребята, я для вас обычный преподаватель, я не ваш духовный пастырь». Каждый сентябрь я начинаю с одного и того же: «Давайте с вами заключим договор о ненападении. Т.е. мне нет дела до того, какие у вас прически или юбочки, я не обращаю внимания на ваш дресс-код, вы – на мой. Я к вам отношусь как к обычным студентам, а вы ко мне – как к обычному преподавателю».
И. ВОРОБЬЕВА: Получается?
А. КУРАЕВ: В общем, да. По крайней мере, даже в нашу эпоху Интернета я в сети не вижу жалоб, пусть даже анонимных, моих бывших студентов, что «Кураев домогался до наших мозгов и сердец».